Похоже, он уловил в моем голосе жесткие нотки:

— Понятия не имею. Но я ее там видел. Собственно, и сказать-то особенно нечего. Может, это и не она была.

Он попросил у бармена еще стаканчик «Дикой индейки» со льдом. Я потягивал коктейль «буравчик».

— Как это нечего? Нет, давай рассказывай.

— Чего рассказывать-то? — озадаченно проговорил одноклассник. — Знаешь, иногда бывает, не поймешь — было что или не было. Странное такое чувство. Кажется, видишь сон, а вроде все как наяву. Будто на самом деле происходит, но почему-то какое-то ненастоящее. Даже не знаю, как объяснить.

— Но ты на самом деле ее видел?

— Видел, — сказал он.

— Тогда рассказывай.

Он с обреченным видом кивнул и приложился к стакану с «Дикой индейкой», который перед ним поставил бармен.

— В Тоехаси моя младшая сестра живет. Меня послали в командировку в Нагою. В пятницу я покончил с делами и решил заглянуть к ней на денек, переночевать. Там и наткнулся на Идзуми. Подхожу к дому, где живет сестра, захожу в лифт, а там — она. Надо же, как на Идзуми Охару похожа, подумал я. Да нет, откуда ей тут взяться? Как она могла оказаться в Тоехаси, в лифте дома моей сестры? Да и лицо, вроде, — не ее, другое какое-то. Сам не пойму, почему я сразу врубился, что это она. Интуиция, что ли?

— Так это была она или нет? Он кивнул.

— Оказалось, живет на одном этаже с сестрой. Мы вместе вышли из лифта, и тут выяснилось, что в коридоре нам тоже по пути. За пару дверей до сестриной квартиры она зашла к себе. Меня разбирало любопытство, и я специально посмотрел, что написано на ее двери. «Охара».

— Она внимание на тебя обратила? Он покачал головой:

— Мы хоть из одного класса, но близко не общались. А потом, я ведь двадцать кило прибавил. Не узнала, наверное.

— Но это правда была Идзуми? Ведь Охара — распространенная фамилия. Может, просто похожа?

— Я тоже так подумал и спросил сестру: «Что это за Охара у вас живет?» Она мне список жильцов показала. Знаешь, в некоторых домах составляют такие списки, чтобы деньги собирать на покраску стен или еще на что-нибудь. Там все жильцы переписаны. Гляжу и, пожалуйста, — написано: Охара Идзуми. Причем «Идзуми» — не иероглифами, а катаканой  13 . Не часто встречаются такие сочетания, когда фамилия — иероглифами, а имя — катаканой.

— Выходит, не замужем?

— Сестра об этом ничего не знает, — сказал он. — Идзуми в их доме считают темной лошадкой. С ней там никто не общается. Говорят: встретишь в коридоре, поздороваешься, а она не отвечает. Звонишь в дверь по какому-нибудь делу — не открывает, хоть и дома. Понятное дело, соседи ее не любят.

— Ну, значит это не она, — рассмеялся я, качая головой. — Идзуми совсем не такая. Она приветливая, всегда улыбалась.

— Ладно. Не она, так не она. Значит, имя и фамилия одинаковые. Давай о чем-нибудь другом. Сменим тему.

— А эта Идзуми Охара одна живет?

— Похоже на то. Никто не видел, чтобы к ней мужики ходили. На что она живет, одному богу известно. Тайна, покрытая мраком.

— Ну а ты что думаешь?

— О чем?

— О ней. Об этой Идзуми Охара, которая то ли однофамилица, то ли нет. Вот увидел ее и что подумал? Как хоть она выглядит?

Мой одноклассник подумал и сказал:

— Да нормально выглядит.

— Нормально — это как?

Он повертел в руках стакан с виски, нарушив спокойствие кубиков льда.

— Ну, конечно, постарела немного. Куда денешься? Тридцать шесть. Как и нам с тобой. Обмен веществ замедляется, вес прибавляется. Не школа ведь уже.

— Это понятно, — отозвался я.

— Давай бросим этот разговор, а? Обознался я, скорее всего. Это вовсе не она была.

Я вздохнул и, положив руки на стойку, посмотрел на него.

— Слушай! Я хочу знать. Мне это нужно. Перед самым окончанием школы мы с Идзуми расстались. Страшно некрасиво все вышло. Я сделал подлость, обидел ее... С тех пор ничего о ней не слышал. Понятия не имел, где она, чем занимается. Это для меня как заноза в груди. Поэтому я хочу, чтобы ты рассказал все, как было, не приукрашивая. Так это была Идзуми?

Он кивнул:

— Ну, раз такие дела... Она. Можешь не сомневаться. Хотя, может, и зря я тебе это говорю.

— Как она? Только честно.

— Хочу, чтобы ты понял одну вещь, — сказал он после короткой паузы. — Мы же из одного класса, и я все время думал, что она — очень привлекательная девчонка. Классная. И характер, и вообще... внешность. Не красавица, но очень обаятельная. От таких сердце начинает биться чаще. Правильно?

Я тряхнул головой в знак согласия.

— Значит, хочешь честно?

— Ну говори же.

— Боюсь, тебе это не очень понравится...

— Не имеет значения. Я хочу знать правду. Он снова хлебнул виски.

— Я тебе завидовал. Завидовал, что ты всегда с ней. Хотелось, чтобы у меня была такая девчонка. Что уж теперь скрывать. Ее лицо всегда у меня перед глазами. Намертво в памяти отпечаталось. Поэтому когда мы столкнулись в лифте, я сразу ее узнал, хоть и восемнадцать лет прошло. То есть я хочу сказать: какой мне смысл гадости про нее говорить? Я в шоке был, когда ее увидел. Поверить не мог. Короче, привлекательной ее больше не назовешь.

Я прикусил губу.

— Что ты имеешь в виду?

— Ее дети боятся. Дети, которые в их доме живут.

— Боятся? — Ничего не понимая, я не сводил с него глаз. Наверное, он неудачно выразился. — Что значит «боятся»?

— Может, хватит на эту тему? С меня достаточно.

— Она что? Говорит что-то детям?

— Она никому ничего не говорит. Я же тебе сказал.

— Чего тогда они боятся? Лица? — Да.

— У нее что, шрам на лице?

— Никакого шрама.

— Чего ж тогда бояться?

Он залпом допил виски и бесшумно поставил стакан на стойку. Потом перевел взгляд на меня. Видно было, что ему неловко, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но в выражении его лица было еще что-то. Он вдруг напомнил мне того мальчишку, каким был в школе. Подняв голову, однокашник долго смотрел вдаль, словно провожал глазами бежавший куда-то водный поток, и наконец сказал:

— Не могу толком объяснить, да и не хочу. И не спрашивай меня больше ни о чем. Если бы ты ее увидел, сам бы все понял. А раз не видел — как тут объяснишь?

Я не стал больше ничего говорить. Лишь кивнул и сделал глоток «буравчика». Голос однокашника звучал спокойно, но попробуй я надавить, он просто послал бы меня куда подальше.

Он принялся рассказывать, как работал два года в Бразилии:

— Не поверишь, но в Сан-Пауло я встретил школьного приятеля. Мы с ним в другой школе вместе учились. Он там сидел от «Тойоты», инженером...

Понятное дело, я его почти не слушал. Уходя он похлопал меня по плечу:

— Да, старик. Время людей по-разному меняет. Не знаю, что там между вами произошло, но ты по-любому ни в чем не виноват. Такое почти со всеми случается: у кого серьезно, у кого — не очень. Даже со мной было. Не веришь? Я тоже через это прошел. Тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, у каждого своя жизнь, и ты за другого человека отвечать не можешь. Это похоже на жизнь в пустыне — надо просто привыкнуть. Вам в младших классах показывали диснеевский фильм «Живая пустыня»?

— Ну?

— Так у нас все точно так же устроено. Дождь идет — цветы цветут, нет дождя — вянут. Ящерицы жрут жуков, мошек разных, а сами птицам на корм идут. А конец у всех один — все умирают и остается одна оболочка. Исчезает одно поколение, на его место приходит другое. Таков порядок. Все живут по-разному, по-разному и умирают. Но это не имеет значения. После нас остается лишь пустыня. Пустыня и больше ничего.

Когда он ушел, я остался за стойкой один и продолжал пить. Посетители разошлись, бар закрылся, закончилась уборка, и весь персонал разошелся по домам, а я все сидел. Домой идти не хотелось. Я позвонил жене и предупредил, что задержусь в баре по делам. Потом выключил свет и устроился в темноте с бутылкой виски. Пил прямо так, неразбавленным — лед доставать не хотелось.